Царствие внутри вас и вне вас.

Евангелие от Фомы

Вставший на путь не вставал ни на какой путь, потому и именуется вставшим на путь.

Алмазная сутра

Начиная осознавать происходящее, человек обнаруживает себя в потоке изменений. Он считает себя кем-то, и этот кто-то тоже движется – то ли самостоятельно, то ли влекомый силой общего потока. Он не помнит начала пути, ему не виден конец – может ли он быть уверен в чем-то до конца? Он задает вопросы, на которые находятся ответы – но проходит время, и ответы теряют свою убедительность. В какой-то момент он понимает, что его попытка самоопределения обречена на неудачу. Удержаться на месте невозможно. Движение же оказывается вращением белки в колесе. Дискретность и континуальность смеются человеку в лицо, попеременно прячась друг другу за спину. Любой вопрос упирается в неразрешимое противоречие, вызывая желание выбрать приемлемое и отвергнуть его противоположность. Реальность в результате попытки ее концептуализации предстает как набор антиномий – настоящих, подобных приведенной выше, и фальшивых.

Из потока неизвестной нам длительности, ширины и глубины/высоты мы вычленяем «вещи». Вещь – это любое «нечто», то, что уже не является для нас «ничем». Эти вещи возникают из потока – и мы не знаем, где они были раньше или раньше их просто не было. Эти вещи исчезают в потоке – и мы не знаем, куда они отправились и не исчезли ли вовсе. Пока вещи находятся в пределах нашего внимания – они двигаются, трансформируются, переходят из одного места, времени и состояния в другое. Вещи – прохожие. В процессе самоосознания мы начинаем воспринимать себя как одну из вещей мира и оказываемся плоскими, поверхностными, прохожими для самих себя. Пытаясь найти точку опоры, мы принимаем за центр системы отсчета какую-либо вещь, тем самым ее абсолютизируя. Но любая вещь в нашем сознании – это лишь ментальная модель. Мы абсолютизировали всего лишь объект нашего ума. И когда модель перестает работать, идол свергается.

Мы оказались запутаны в лабиринте, в неопределенной совокупности переходов из хронотопа в хронотоп, из состояния в состояние. В конце каждого перехода-туннеля – какой-то свет. Мы принимаем этот свет за конечную цель нашего движения и мним этот переход важнейшим, итоговым. После череды неудач мы начинаем понимать, что шли не к самому источнику света, а на отблеск. Шли, преодолевая сомнения – а вдруг это не отблески, а болотные огоньки. Надеясь на то, что нам кто-то помогает на нашем отрезке пути, что каждый переход, даже если в очередной раз привел нас не туда, является частью Пути. «На Зоне прямых дорог нет». Веря в то, что «источник всех светов» – один. И этот источник – свобода, истина и любовь. И что подлинный переход – переход внутренний. Переход как выход за пределы «себя» ложного и переход как вход к себе истинному, который уже не отделен солипсической стеной от «не-я», но имеет отношение к плероме, к реальности, в которой Бог есть «все во всем».

И тогда оказывается, что у любого перехода есть два аспекта – принудительный и освобождающий. Если наша мотивация определена желаниями и страхами – то переход оказывается переходом обусловленным. Мы обнаруживаем себя в лабиринте сансары, из которого нет выхода, пока мы не вспомним о существовании путеводной нити, о втором, освобождающем аспекте перехода.

Вспомнив о путеводной нити, мы обнаруживаем, что лабиринт становится, с одной стороны, еще сложнее и многомернее – но и стены его становятся прозрачнее. Конкретные цели перехода более не воспринимаются по достижении их как фантомные огоньки – но оказываются отблесками. Держась за нить, мы начинаем видеть сквозь опрозрачнивающиеся перекрытия источник света, преломляемый и отражаемый гранями лабиринта. А сам он становится все более похож на мандалу – бесконечно сложный и одновременно бесконечно простой символ. И мы все меньше отождествляем себя с вещью в дебрях лабиринта, мы перестаем иметь в нем принудительную локализацию и начинаем понимать, что этот свет светит в нас самих. И мы сами в этом случае – не элемент лабиринта, но искра света, а сам лабиринт – не совокупность мрачных тупиков и бесконечных коридоров, но сияющий кристалл, возникающий в свете и из света.

Переход перестает быть этапом из одной тюрьмы в другую и становится путем из рабства к свободе. Хотя для внешнего, еще подконвойного наблюдателя этот наш переход выглядит почти что по-прежнему, но – странные какие-то люди идут, думает он. Медитация на странностях перехода может привести к тому, что некоторые из этих странностей начинают видеться как проявления в прохожем того самого изначального света. И проходящий оказывается если и не самим Татхагатой («так приходящим/уходящим»), то его другом и учеником. В деталях и через детали открывается Бог. «Камень, который отвергли строители, лег во главу угла».

В переходе можно попытаться увидеть не унылое движение из пункта А в пункт В, но путь к абсолютному нулю, божественному единому или актуальной бесконечности. Если переход был из Ленинграда в Санкт-Петербург и этот последний подменил собой Бога – то путь приведет в исходную точку, в страну невыученных уроков. И с платформы в очередной раз повторят: «Это город Ленинград». Если же цель перестала быть фетишем и в переходе актуализировался его второй, освобождающий аспект – то любой город окажется Небесным Иерусалимом. «Где святой – там и рай».

В нашем издании мы попытаемся рассматривать самые разные переходы – религиозные, философские, культурологические, исторические, психологические и иные – осознавая ситуативную условность всех возможных классификаций. Любой переход есть актуализация Перехода с большой буквы.

В индуистской традиции мы находим два слова, которые на русский язык переводятся словом «освобождение». «Мукти» – освобождение индивидуальное, и «мокша» – освобождение всеобщее. Человек, совершая свой уникальный переход, одновременно принимает участие во множестве переходов, которые совершаются различными сообществами и их культурами. Свобода сама по себе не имеет причины, иначе она была бы не свободой, а лишь рафинированной формой обусловленности. Необусловленное проникновение в мир свободы, будучи чудесным даром, «нечаянной радостью», тем не менее, приуготавливается. Вспышке света предшествуют зарницы-предвестники и затемнения, в совокупности создавая особую напряженность. Взыскание освобождения предполагает работу по развитию светочувствительности, внимательное дружественное всматривание. Любая ситуация, в которой мы себя обнаруживаем, есть равнодействующая переходов, осуществляемых всеми участниками ситуации, – и в пределе творится всеми существами универсума.

И потому особое внимание мы постараемся уделить ситуации перехода, совершаемого в настоящее время человечеством в целом.

Некоторые культурологи говорят о том, что в XX веке человечество начало вступление в новое осевое время. По схеме Ясперса, ему предшествует «вторая прометеева эпоха» – эпоха формирования единого планетарного экзистенциально-географического пространства, образования новой формы существования социума («гражданское общество») и технологической революции – сопоставимая по своему значению с эпохой овладения огнем и открытия ремесел. Второе осевое время в таком случае окажется формированием единого планетарного культурного пространства. Пространства синтетического, интегрального – хотя бы за счет интенсификации внутрисистемных связей между людьми и их культурами.

Переходность нынешней эпохи отчетливо осознается современниками и воплощается в самом названии – «эпоха постмодерна» – парадоксальном и в то же время отражающем весь ужас перед лицом происходящих изменений. Современники словно испытывают нашествие постсовременных варваров-номадов, сжигающих и равняющих с плоской землей «цветущую сложность». Но, сменив угол зрения, можно увидеть в этом дыму предвестие вспышки гераклитова огня, расплавляющего прежние формы и созидающего новые. «Языки умолкнут и знания упразднятся, а любовь никогда не перестает». Если то, что было пространством, стало выглядеть плоскостью – то, вероятно, мы имеем дело не со схлопыванием, а с расширением, которое открывает перед человечеством новое культурное измерение. И тогда эпоху постмодерна правильнее было бы называть зарей эпохи трансмодерна, сверхсовременности. А если вспомнить, что новая эпоха характеризуется реабилитацией отвергнутых прежде форм знания, выработанных различными культурами и неизбежно в результате синхроничной реабилитации рождающих новое синтетическое будущее, – то рождающуюся эпоху можно назвать транстемпоральной и транслокальной.

Поскольку миф о деградации и миф о прогрессе тоже оказались на кладбище поверженных идолов, реальность за пределами разбитого яйца может оказаться любой. Она конденсируется вокруг цыпленка как результат его устремлений в процессе рождения, а рождение есть базовый символ для любого экзистенциального перехода. Столкновение с реальностью иного порядка может привести как к интеграции вступивших в синтез элементов, так и к нивелирующей редукции. Как к освобождению, так и к усугублению обусловленности – при всей нашей вере в реальность финального и трансфинального всеобщего освобождения.

Но даже если за синтезом-рождением возможен регресс – этот переход должен быть совершен, попытка повернуть назад станет лишь однозначно деструктивным вариантом перехода.

Человек трансмодерна – житель Новой Александрии, хранитель книг в ее Библиотеке и экспериментатор в ее Музее. Выходом из оппозиции единства и плюрализма не должна стать ни тоталитарность безнадежно устаревшей еще до рождения квазисинтетической статичной доктрины, ни деструктивность релятивистского распада.

Переход от прошлого к будущему всегда чреват распадом культуры на миры «архивистов», пытающихся склеить из осколков скорлупы полноценное прибежище, – и «нигилистов», сбросивших с корабля современности вместе с балластом карты и корабельный дневник, тем самым лишивших себя информации о местонахождении древних рифов. Только жар внутреннего творческого огня позволит человеку не уничтожить все, что было прежде, но вплести его в узор будущего.

Проект освобождающего перехода всегда одновременно и конкретен, и универсален. Он целостен, но интегрирует множество предшествующих проектов и чреват множеством фракталов развития – «единство в многообразии и многообразие в единстве». В прошлом им давались различные имена – «Церковь», «Сангха», «Богочеловечество», «Роза Мира».

В этом смысле переход – всегда откровение. И наша задача – деятельно всматриваясь в просветы между сталкивающимися тенденциями, попытаться уловить сквозь лязг зубчатых колес мировой обусловленности позывные грядущего, всегда нового Настоящего.

Обсудить статью на форуме

:: Оглавление :: Следующая статья